Памяти друга

Четверг, 21 июня 2012 г.
 
       Завтра вечером исполняется пять лет со дня кончины моего дорогого любимого друга, замечательнейшей личности нашего времени, удивительного человека, ученого-филолога, проповедника, но главное - удивительного православного деятеля и священника, отца Георгия Чистякова.
       Нас связывали давние, очень высокие и очень тонкие отношения, но если свести всё к одному слову - это была многолетняя любовь - без признаний в ней и без всяких экзальтаций, а просто с глубоким чувством друг друга как полных единомышленников в самом главном, когда при всякой встрече у нас обоих что-то вспыхивало в сердцах, и счастьем загорались глаза, и была нежность крепких объятий, и наступали минуты странного общения - когда почти ничего вообще не надо было говорить, потому что нечто, самое главное словно само по себе и помимо сознания говорило за нас.
       Может быть всё это было только потому, что любовь ко Христу и чувство родственности через эту любовь к Нему - и объединяло души.
Какой это был человек, какое было простое и вместе - без малейшей помпезности или чванства - естественно царственное, пылкое, пламенное дыхание на земле!
       Последние 13 лет своей недолгой жизни он был настоятелем храма Покрова Пресвятой Богородицы в здании Российской Детской Клинической больницы на Ленинском проспекте, где лечили и лечат самых тяжелых деток со всей страны - с лейкозами, самой тяжелой онкологией, с почечными проблемами - прежде всего – с почечной недостаточностью... Это был такой особый мир, где на Литургии и вечерни сходились дети и мамы, мамы с абсолютно одинаковыми выплаканными глазами и беспредельно несчастными героическими лицами, и эти крошечки – в большинстве лысенькие после жутких химиотерапий, в своих колясочках, на костыликах, тянулись к Богу и к своему отцу Георгию со всех отделений по коридорам, по лестницам, спускались на лифтах…
       Администрация клиники отдала под храм огромный, амфитеатром спускающийся к кафедре конференц-зал больницы, и там был устроен самодельный иконостас - и иконами в этом иконостасе были иконы, нарисованные пациентами клиники, больными детьми... и многих, многих из этих маленьких страдальцев-иконописцев уже давно не было на земле, а их веселые, праздничные, необыкновенно возвышенные и красочные "Богородицы", "Вседержители" и "Ангелы-хранители все также смотрели с этих бумажных святых изображений - акварелью, фломастерами и гуашью исполненных маленькими слабыми ручками.
Быть в этом зале подле них - это было испытание, видеть этих матерей было ужасно, деток - невыносимо, потому что столь многие из них практически не имели шансов на спасение и относилась к категории обреченных.. Но какая сила духа было в этих ребятишках, какая глубина и трезвая, спокойная мудрость отношения к собственной участи, к скорой смерти, к бытию....
       У меня нет слов, чтоб передать всё это.
       И был перед ними он, отец Георгий, их отец духовный, окормитель и настоятель, он приходил к ним как минимум каждую субботу и, пока мог, служил с ними Божественную Литургию, служил так, что у всех на глазах блестели слезы, и его голос дрожал от сдерживаемых слез, а он при этом вел Богослужение и произносил потрясающие по красоте мысли и чувства проповеди, обращенные прямо к детским и материнским сердцам - и это было, наверняка, нечто из самого прекрасного и самого возвышенного. что Бог дал мне увидеть и почувствовать в моей жизни...
       Мир и покой тебе, дорогой Друг, со святыми упокой и вечная память твоей дорогой, доброй, чистой душе, милый отец Георгий...        

       Спасибо тебе за всё!

См. http://www.rdkb.ru/work/kids/helpfrkids/233

Использована фотография о.Георгия Чистякова с
сайта:

http://www.tapirr.com

© Автор снимка - А.Кремлёв

В Пятидесятницу, в Духов день

Расскажу о позавчерашнем событии.

Смешно, но оно вошло в самое существо моё и осветило  душу неким особым пронзительным соприкосновением с чем-то высшим, чему нет названия, что можно  только узнать и ощутить глубиной сердца.

Я торопился в храм на вечернюю службу, на праздничное наше Богослужение Дня Святого Духа, Троицы и Пятидесятницы. Было сыро, серо, свежо, неуютно, ветрено и страшно холодно - наперекор буйной зелени этой весны и начала лета, наперекор цветенью шиповника и рододендронов - белый пар шел изо рта, что-то влажное меленькое сыпалось с неба, то, что и дождиком-то не назовешь, и хотелось скорей юркнуть под любую крышу, лишь бы в тепло.

Я уже был совсем рядом от нашей церкви, когда вдруг прямо под ноги мне явилась тварь Божия - птенчик синицы, только-только учащийся летать, безбоязненно доверчивый и испуганный собственной храбростью, спорхнувший, видно, с  родного гнезда на землю и ошеломленный случившимся - меж тем как в густой листве ближайшего дерева отчаянно высвистывала  испуганная мама-синица.

Кажется, он еще и прыгать-то толком не научился, и когда я быстро присел и протянул руку - не шарахнулся, не встрепенулся, а смотрел на меня с каким-то серьезным удивленным ожиданием своими глазками. Но потом с усилием взмахнул неумелыми крылышками и отскочил под шасси стоявшего у тротуара огромного грузовика и уцепился коготочками за край номера машины. Я снова протянул руку, осторожно взял его на ладонь, ощущая нежную тонкость детских лапок и всю эту маленькую невесомую жизнь... он осторожно клюнул меня в палец, и я уж хотел пристроить его на ветке дерева поближе к гнезду, но он вдруг слетел и застыл в тени под грузовиком, под громадными конструкциями осей, между колесами, куда при всем желании невозможно было подобраться.

А с левого бока припаркованного грузовика мчались машины и ясно было, что этот несмышленыш сейчас вмиг исчезнет из мира в вихре летящего  ревущего железа.

И точно - я увидел его именно там где страшился увидеть – прямо посреди мокрой проезжей части, где он замер перед налетавшим потоком машин... Все сжалось во мне и... я мысленно быстро прочел молитву во спасение этой крошечной птички и что есть сил хлопнул в ладоши, чтоб вспугнуть и согнать с мостовой.

И… он услышал!
Он взмыл и буквально в последнюю долю секунды сорвался с мокрого асфальта и, описав кривую в воздухе перед самым радиатором какого-то “фольксвагена”, серо-желтым комочком перенесся на травянистую разделительную полосу, а с нее - на деревце на противоположной стороне - и эта минута спасения вдруг окатила меня каким-то совершенно несказанным счастьем, и так явно, так сильно приблизила к Сущему, к Его благоволению обо всем, истинно всяким дыханием хвалящим Господа и Творца, что я побежал дальше просветленно радостный и словно оживший для Праздника и молитвы.